Mandićcircus представляет факт наличия тела актера как константу, которую нельзя интерпретировать по-новому
Опубликовано: 25.08.2023
Автор рецензии: Габриэла Бабник Бере Алёнка Ресман Лангус.
Любляна: Белетрина, 2018
Книга Душана ЙовановичаЯ полюбила свою мать на старости летне столько праздничная, сколько попытка взглянуть на жизнь с другой стороны, скажем, панорамная перспектива. В смеси эссе, автобиографии, мемуаров и виньеток он обращается к конкретному читателю. Хотя мы не можем подробно проследить хронологию жизни автора, мы можем уловить его дух. Виньетки изображают неугомонного исследователя, художника, любовника, друга, отца, дедушку, авторитета, его язык острый, бескомпромиссный, а порой и нетрадиционный. Создается впечатление, что Йованович пытается высосать суть из отдельного человека или ситуации, вырезать его внутренности и собрать из этих отдельных частиц свою собственную природу. Таким образом, мы чувствуемфизис[(14501) Йовановича], мы бесчисленное количество раз читаем о его раздражительности, а также о его жестокости по отношению к актерам театра, к сыну Саше или к любви в женском лице, но в конце дня он занимается саморефлексией, извиняясь сначала перед самим собой, а затем перед другими, пока театрально не напишет: «Ибо ничто в мире не может сделать человека более несчастным, чем ненависть. /…/. Ненависть убивает не только врагов, но и тех, кто ненавидит.»
Сколько бы автор ни брал на себя право определять и определять, он старается оставаться последовательным. Что касается словенской идентичности, то как драматург возникает вопрос, как Тоне Партлич или Сашо Хрибар могли бы написать юмористический телесериал типаАло ало? Как бы вы охарактеризовали словенцев? О телесериалеВОС, некритически воспевающем героизм движения сопротивления, он пишет:«раздутое, поверхностное, выдуманное». То же самое мы читаем о Марьяне Шарце в короткой заметке, озаглавленнойБывший актер, ныне премьер-министр:«Он был бесконечно остроумен. Однако он подошел к этой задаче поверхностно. Будет ли он таким же и на посту премьер-министра?»Тогда ясно, что Йованович говорит с позиции авторитета и, скажем так, из тех времен, когда авторитет творцов еще что-то значил. Однако он на самом деле считается не с этим, а с собственной личностью, с ее составом, поэтому он возвращается в собственное детство и там ищет причины своего характера. Но более интересными, чем грохот, являются потраченные впустую дружба, обиды и даже ненависть, которые, как он осознавал, ранили его так же сильно, как и они.
Когда в виньетке об Андрее Хиенге он пишет, что никогда не говорил своему другу, как сильно он его ценит и уважает, нам кажется, что эти предложения должны исходить от него самого. И когда он пишет портреты, от учительницы начальной школы Марии Сая до драгоценных пластинок Витомила Жупана, Марьяна Рожанца, Доминика Смолета, Петра Божича и Руди Шелига, он показывает нам свою меланхоличную или мягкую сторону в дополнение к своему вечному гневу. Что бы ни случилось, он сообщает о них с уважением. Для него эти люди — кардиналы, художники, провидцы, аристократы. И дело не в том, что ему нужно снова возводить их на престол, а скорее он использует их как ориентиры в своей личной картографии, и это в то время, когда он видел много войн, объездил города со своими пьесами и занимался любовью со многими женщинами. Порой нам кажется, что он пытался сделать что-то похожее на Иво Светину с книгойГледалище Пекарна (1971-1978), так как он упоминает некоторых из тех же людей, особенно в первой половине книга. Однако Йованович не проявляет энтузиазма по поводу перечисления социально-политических рамок. Ключевым моментом является то, что он создал личную фреску, которая, помимо документального содержания, имеет еще и универсальную ценность.